Тульские метки

(«Это было в „Молодом коммунаре“) Анатолий САНЖАРОВСКИЙ. Газетный детективный роман.

(Продолжение. Начало в № 69)

9 декабря

После обеда Волков собрал редколлегию:

— Товарищи! Я был у Малинина (В. И. Малинин — первый секретарь Тульского обкома комсомола.— Ред. ). Он ругал меня матом, топал ногами и кричал, что я выпускаю буржуазную газету. Одиннадцатого — бюро. Меня будут слушать. Я подал заявление об уходе.

У всех глаза полезли на лоб. Стали уговаривать забрать заявление обратно.

— Мы вас поддержим. Бороться будем! — вскинул кулаки Петухов.

— Вы нас устраиваете как редактор,— сказала Носкова.— И мы всей редакцией пойдём на бюро! Встанем за вас горой!

Евгений Павлович попрощался и поехал с искателями-артистами в Новомосковск заниматься подпиской.

Красавец Володя Кузнецов дал на дорожку свой генеральный совет:

— А я бы построил всё иначе. Вход на концерт, конечно, свободный. Но выход… Поставил бы у выхода крепкого парня в пилотке и с автоматом, пускай и муляжным. Слушал концерт — подпишись на нашу газету! Иначе выхода тебе не будет!

Шеф рассмеялся:

— Нет, Володя! Под дулом автомата человека не заставишь читать газету. Надо делать её интересной, тогда читатель подпишется на неё и без автомата.

Заместитель редактора Северухина продолжала распускать пары:

— Бить надо фактами. Доказать, что газета не буржуазная. Все завы отделами должны приготовить выписки. Сделано то-то и то-то. И все двинемся на бюро. Выступить должен каждый. Не поможет — есть ЦК. Коллективное письмо в защиту редактора. Отстаивать надо. Только умно. А то обком после всех нас поодиночке передавит. Это так-кая грёбаная коммунистическая машина…

11 декабря

Было бамбуковое бюро.

На ковёр кликнули всех наших завов отделами.

Второй секретарь Лев Коновалов по-дикому отчитывал Волкова за публикацию «Короля» Бебеля. Коновалов и не подозревал, что автором рассказа всё же является Бабель. С каким тупейшим энтузиазизмом этот коновал читал крамольные куски рассказа, чуть не поколебавшие высокие, святые устои тульской комсомолии! Коновал тыкал Волкову, орал.

— Вы не кричите на нашего редактора! — выступила первой Люся Носкова.— Вам никто на это не давал права.

Она говорила — вся горела. Столько искреннего гнева было в её тоне, в её словах.

После трёхчасовой чумовой молотилки я пошёл с нею в столовую и оплатил её обед за идейное выступление.

Битый Конищев твердил:

— Мы стараемся тоньше вести идеологию. Учимся у западных журналистов.

Северухина:

— Нынешние недостатки — болезни роста, а не падение редакции. Не говорите с нами, как с не умеющими делать газету. Вы смотрите на нас, как на людей третьесортных. Случай позавчерашний в обкомовской столовой. Ваш работник сказал: «Что это редакция сегодня лезет вперёд?» И уже вчера редакцию стали пускать в 13.30, а обком комсомола — в тринадцать.

Редакция осталась при своём мнении, а обком — при своём.

Это задело Малинина:

— Вы не признаёте авторитетов.

Коновалов:

— У вас много новичков. Невоспитанные… Не здороваются. Им же, наверное, говорили, что есть секретари. Пусть мы с ними не знакомились, но они должны нас знать!

Вот только так-с…

Сам Коновалов приличный шкурник. Окончил пединститут. Послали в Щекино в газету. За тупость через неделю выперли. Поехал учительствовать в Товарково. Вёл черчение. Позвал дружок из обкома. Бросил коновал без учителя школу, сбежал на тёплое местечко в обкоме.

17 декабря

Всё-таки грустно, когда редактор областной газеты элементарно безграмотен.

Сегодня на летучке завопили, что в газете уйма орфографических ошибок.

Северухина:

— Наша газета — рассадник, питомник безграмотности!

— А для чего у нас корректора? — возражает Волков.— На то и корректора, чтоб ошибки ловить. Они за это деньги получают. Хотя… Своей тут вины я не снимаю. Я ведь, товарищи, сам неграмотный. Серьёзно. Я не рисуюсь.

Он говорил правду.

Он дал свой заголовок моей статье и написал при мне на моём столе: «Есть в Генуи могила». И вот так выглядела шапка в его редакции: «От Москвы до самых до окрайны».

Безграмотности — бой!

Под таким девизом провели отдельную редколлегию. Но на ней Волкова не было.

Северухина:

— Шеф тут для нас никто. Сами…

Интересно, как Волков оказался в собкорах «Комсомолки»?

18 декабря

Председателю сельсовета выговаривает парторг:

— Как ты мог нарушить важную статью? У тебя,— хватает со стола председателя книгу «450 ответов по советскому законодательству» и трясёт ею над головой,— у тебя такая книжища лежит перед носом! А ты! …

— Да разве все разъяснения упомнишь? Их четыреста пятьдесят. А я один! Упомни тут!

19 декабря

У Яна Пенькова шикарно ободран нос.

— Понимаешь, старик,— жалуется он мне,— у меня с перепою руки дрожат. Вчера пять бутылок вермута один выхлестнул, не емши. Грызли у Шакалиниса какую-то столетней давности корку. А спился в сиську. В полночь хотел идти к Петуху хлеба занимать.

— И по какому случаю был устроен разгуляй?

— По случаю понедельника. В отместку за трезвое воскресенье…

Шеф кликнул к себе в кабинет:

— Вам, Толя, предстоит побыть Цицероном на тридцать минут. Выступите завтра в Суворове на читательской конференции. Поедете с Крамовым.

— Ладно.

К вечеру в редакции прорезается Шакалинис и сразу ко мне:

— Толя, добрый человек…

Сейчас будет просить денег на выпивку.

Не дослушав его, спрашиваю:

— Когда отдашь?

— Завтра, Толя.

Даю ему рубль.

Он устало усмехается:

— Толя больше своей нормы не даёт…

— Не для дела же…

— Правильно, Толя.

Фотограф Зорин сбегал на угол. Загудел гульбарий…

23 декабря

Крамов уехал один в Суворов.

Я остался. Дежурю по номеру.

Стряслось ЧП.

Кто-то ночью забрался в кабинет замши Галины Северухиной и её корзину принял за толчок. Сходил по-большому.

Ужас…

Северухиной весь день не было.

А раньше ей подстроили… Написала она на конверте адрес матери. Оставила на столе.

Кто-то сунул в конверт фотографию голого мужика и отправил по почте.

Вечером я в типографии. У цензора.

В приоткрытую дверь заглянул ответственный секретарь Володя Павленко:

— Иди сюда… Дай… Общество,— кивает на стоявших за спиной готовеньких Шакалиниса и Михневича,— просит.

Я вышел в коридор и говорю Шакалинису:

— Юр! Я ж вчера тебе давал. Принёс долг?

— Т-толя! … Я железно нёс тебе твой родной дуб! Но налётчики перехватили… Поужинали…

Через десять минут троица с гоготом играла горниста в коридоре, заедая мутное вино неочищенной ливерной колбасой и ломтём позапрошлогоднего хлеба — валялся на подоконнике.

Я купил кефира, хлеба и домой.

Нюрка пишет заявление. Просит прописать меня у себя и улыбается:

— Живи. Ты хороший. А без тебя скучно. Я б могла милиционера Гришку привести. Думаешь, я нравлюсь только милиционеру? Меня сам начальник обнимал! Вот! Коты эти мужики…

(Продолжение следует. )