Приказано: выстоять-11

(Продолжение. Начало в № 71.)

Семь раз ходил... Семь раз... Значит, Агеев хорошо знал, куда и на что шел. Это не было порывом под влиянием момента. Мудрый и осторожный командир, он понимал всю рациональную правоту моего приказа оставить раненых на поле боя до темноты. Но он был комиссар... А с высоты этой должности меняются обычные оценки тех или иных событий. 

- Вас требует к телефону Жаворонков, -  тронул меня за плечо Рудаков, - в сторожке на кладбище. 

- Несите комиссара в мехинститут,-  сказал я Гаврилину и Езикову. - Елисеев, останешься за меня. И дай ребятам в помощь людей. 

Жаворонков уже знал о гибели Агеева. Разговор был коротким и деловым. 

- Жмут со всех сторон, - сказал он. - Скажи своим, что Тула стоит и стоять будет! Я говорил со Ставкой, - Жаворонков помолчал, а потом тихо сказал: - Держитесь, друзья!.. Мы знаем, что вам тяжело, вечером нам обещают помощь, и серьезную. Она, несомненно, придет. 

Я на миг вдруг почувствовал глубокую нежность к этому человеку. Внешне замкнутый, немногословный и немного медлительный, он обладал огромной силой воли и твердостью характера. Он не любил высоких слов. И вдруг: «Держитесь, друзья!..» Столько боли было в этом, столько веры в нас, столько надежды... Неожиданно для себя я вспомнил Льва Толстого и поразился его правоте: «Самая сильная, неразрываемая, тяжелая и постоянная связь с другими людьми есть так называемая власть над другими людьми, которая в своем истинном значении есть только наибольшая зависимость от них». 

«Держитесь, друзья...» Мог ли я, могли ли мы обмануть надежды первого секретаря  обкома партии?! 

В 15.30 фашисты начали новую артподготовку. Три четверти Рогожинского поселка мы оставили. Лишь на правом фланге обороны в окружении стойко удерживала свои позиции рота Вахтанова. Не смогли фашисты заставить отступить и батальон Хохлова у стен оружейно-технического училища. Второй батальон после перегруппировки сип, которую мы провели, влился в батальон Елисеева. 

447-й полк Маврина не оставил нас и на этот раз. Я уже знал, что на колокольне Всехсвятской церкви оборудовал свой КП командир шестой батареи Резвецов. Хороший, меткий глаз был у этого капитана. Поддержка шестой батареи сыграла решающую роль в отражении четвертой атаки гитлеровцев, которую они начали в 16.30. Два подбитых танка, накрыта огнем минометная батарея, разбито несколько бронетранспортеров, десятки трупов солдат и офицеров – таков итог стрельбы батареи Резвецова. Но и он не был всемогущим. Фашисты пошли в атаку при поддержке полутора десятков танков, которые выползали то тут, то там из-за домов и били по нам. Однако пехота, понесшая потери в первых трех атаках, далеко от своих стальных коробок отрываться не рисковала. Лишь на участке, куда отошел взвод Журило, враг попытался прорвать оборону. 

...Ошалевшие, испуганные лошади, запряженные в пустую телегу, вырвались из-за поворота улицы, занятой врагом, и по- мчались в нашу сторону. Бричка ударилась о наш бывший КП, свалила будку, потом с силой врезалась в мусорные ящики, стоявшие на задворках бараков. Лошадей никто не смог остановить, они умчались в город. 

Бунт этой упряжки словно стал командой к атаке гитлеровцев. А может, им показалось, что вот так же, наскоком, смогут прорвать и цепь бойцов Елисеева. Две роты развернулись и ринулись на нас. Захлопали винтовки, вступили в бой пулеметы. Шишкин прислушивался к бою и тихо говорил: 

- Наш... Немецкий... Наш. Длинными очередями бьет, несмышленыш, - и исчезал. Потом возвращался снова, чтобы определить, где неладно с пулеметом, и снова исчезал. 

Два с лишним десятка автоматчиков, пройдя скрытно по оврагу, показались прямо перед нами неожиданно, в двухстах метрах. Они бежали молча, тяжело, не открывая огня. Мы с Елисеевым рванулись к окопам, спрыгнули в них. Ховаев на несколько секунд исчез из поля зрения, и тут я увидел, как он, низко пригнувшись, бежит к мусорным ящикам. В руках у него был ручной пулемет. «Успел бы, - подумал я лихорадочно. - Только бы Женя успел! Ведь, кроме меня, Елисеева да трех бойцов, здесь никого нет. Они сомнут нас и ударят во фланг батальону... Значит, те две роты – лишь отвлекающий удар». 

И он, этот отвлекающий маневр, врагу удался.

 Елисеев сквозь зубы ругался и прилаживал поудобнее винтовку. Я перевел ограничитель огня своего автомата с одиночного на автоматический. А фашисты выскакивали из оврага и бежали прямо на нас. Краем глаза я увидел, как с разбега Ховаев бросил на ящик пулемет и точным ударом насадил диск. Он был впереди нас, слева от окопов, и атакующие его не замечали.  

 - Ну, не подведи, родная! - Елисеев мягко нажал спуск мосинской трехлинейки, и офицер, бежавший впереди, вдруг остановился, медленно встал на колени и ткнулся лицом в грязь. 

Я ударил очередью слева направо, стараясь удерживать автомат пониже. 

- Что же медлит Ховаев, Алеша?! - крикнул я. - Что же он медлит? 

До нас осталось метров сорок, когда Ховаев вступил в бой. Впрочем, боя не вышло. «Дегтярь» комиссара батальона бил во фланг наступающих короткими очередями, вырывая из цепи сразу по три-четыре фашиста. Этот неожиданный удар с фланга решил в течение нескольких минут нашу судьбу. Автоматчики залегли, но залегли ниже позиции Ховаева на склоне ската, и Ховаев бил теперь уже длинными очередями по отползающему врагу. Несколько гранат, брошенных в Ховаева, взорвались далеко от мусорных ящиков. 

Я услышал второй пулемет. С крыши пристройки ближнего от нас барака бил из «максима» Комаров. Я узнал его по демисезонному черному пальто и каске. На весь полк у нас была одна каска – у Игоря Семеновича, инженера нефтесбыта, одного из лучших пропагандистов Центрального района Тулы. 

Такого фашисты не ожидали. Они побежали, пригибаясь, скользя по мокрой земле. Падали. Иные больше не поднимались. Комаров слез с крыши, снял пулемет и пробрался к нам. 

- Я-то своих отправил вниз, а потом увидел, где фашисты полезли, – и сюда! Чуть не опоздал... 

Минные разрывы заплясали вокруг, потянуло опять запахом жженого чеснока. Кувыркаясь, взлетел на воздух один из мусорных ящиков. Но Ховаев уже был в окопах. 

- Не дадут с человеком поговорить, - кивнул в сторону оккупантов Елисеев. -Ты, Комаров, два танка сжег? Не врут? 

- Мы с нефтью кореши старые, - улыбнулся Комаров. - Не могла она меня подвести. Полыхнули, только треск пошел... 

- Ишь ты, - завистливо сказал Елисеев. - Везет же людям... 

Комаров залез в бездонный карман своего пальто и вытащил бутылку с горючей смесью. Покачав оценивающе на ладони, протянул ее Елисееву. 

- Возьми, Леша, - сказал он с сожалением. - Жалко тебе, конечно, танк отдавать, но бери. Гляди, он из-за угла высунулся. Ждет тебя с бутылкой. 

Мы улыбнулись. Это была улыбка облегчения, улыбка после пережитой опасности. Танк с крестом на башне действительно вышел из-за угла бревенчатого дома, забор вокруг которого был свален, и остановился. 

- Испугался, - прокомментировал Комаров. - Тебя испугался, Алексей…

Знакомый рев танкового двигателя заставил нас оглянуться. Т-26, вынырнув из-за поворота, шел к нам. Мы с Елисеевым бросились наперерез. Танк остановился, открылся люк, и на нас глянуло юное лицо командира. 

- Вы Горшков? - полуутвердительно спросил он. - Меня к вам прислали. Снарядов, правда, нет, но пулемет работает. Только что из ремонта. 

Я с сомнением оглядел танк. 

- Расстреляют тебя, парень, в два счета, - сказал Елисеев. - Акулы... 

Но командир совету не внял. Мы просили поддержать огнем наших ребят на левом фланге, а он почему-то вышел на открытое место. 

- Башню снесли ему вторым снарядом, - сказал связной, пришедший от Потапова. - Ни себе, ни людям... 

Я знал, что в Туле в резерве находятся  600 танкистов без танков. Жаворонков их берег и в окопы не пускал. Видимо, наши товарищи предприняли попытку хоть чем-нибудь да помочь нам. Хоть танком без снарядов.

А на левом фланге шел бой, то затихая, то разгораясь. Пулемет Журило работал без перебоев. Но фашисты лезли с тупой настойчивостью. В этом было что-то истерически упорное. Еще один натиск оттуда, снизу – и могут дрогнуть товарищи.

Поставив ногу в нишу для боеприпасов, Журило легко взлетел на бруствер. Взялся за ствол своего пулемета и пошел в полный рост, покачивая пулеметом, как тросточкой. Он шел и распекал и своих, и врагов:

- Вася, що ж ты назад поглядываешь?! Ты испугался этих лягушек? Жабы и есть, глянь, серые и зеленые.

 Рой пуль спел короткую свою песню вокруг Журило, тот лишь сплюнул: 

 - Петро! Що ты морду в грязь засунув! Пули – тьху! Иван! Иван! Ты ж туляк, а там хто? Глянь сюда, фашист же стрелять не может! Два часа гуляю, и хоть бы царапнуло. Покажи, умеешь ты стрелять чи ни?

(Продолжение следует.)