Странник по временам

Заслуженному художнику России, члену-корреспонденту Российской академии художеств, профессору ТГПУ им. Л. Н. Толстого Александру Майорову исполняется шестьдесят. Ровно две трети этого немалого периода жизни он пишет. Пашет. Нет, именно пишет. В смысле — рассказывает, повествует. И даже объясняет и растолковывает. Может быть, сам того не желая.

Сначала казалось: он пишет свою историю. Может быть, так оно и было поначалу. Что мы видим в нежном двадцатилетнем возрасте? Мир, вращающийся вокруг единственной оси — тебя, любимого. В это время важным становится всё — от смутных желаний до мучительных сомнений, от мимолетных взглядов до слов, пустоту и выспренность которых поймешь много позже. Потом, когда всё «обрастет» сотнями, сонмами образов — от библейских старцев до блестящих дам и ветреных кавалергардов. От собственного прадеда, честно служившего Родине на фронтах Первой мировой и в рядах Добровольческой армии, «счастливо» сосланного «за происхождение» аж в 1929 и только потому уцелевшего в репрессивных волнах тридцатых-сороковых и даже успевшего повидать правнука, до таинственных и страдающих безымянных садовников, музыкантов, портных, прорицателей, королей и нищих.

Он рос, как все мы,— невероятный восторг от полета Гагарина, более позднее увлечение «The Beatles», которое еще спустя немного времени заменил тяжелый рок. Но были еще и хорошие книги. И классическая музыка. И живопись, до которой, казалось, не дотянуться. Дорогие памятные трагически разрозненные вещи — вещицы, хранящие историю семьи. И бабушкины пасьянсы под задушевный разговор об этой самой истории с обязательным: «Ты только в школе об этом ни с кем не говори…» Так его история переплеталась, сливаясь, с историей страны.

Его творческая биография начиналась, пожалуй, хорошо. Даже страшно подумать, что было бы, если бы партийные дядьки в пиджаках, такие деятели от искусства, которое как бы принадлежит народу и поэтому должно быть понятно даже слабо успевающему ученику вспомогательной школы, вдруг его приняли бы — почему-то — в круг избранных, признанных и заласканных властью. Глядишь, до какой-нибудь ленинианы, брежневианы или другой, прости господи, гадости разврат дошел… Впрочем, Саша может обидеться на мои фантазии, хотя на его «лениниану» я бы с удовольствием посмотрела. Сегодня.

Но, повторю, всё вышло хорошо. Уже при первой же попытке выставиться в стенах родного тульского политеха (ну такое творчество молодёжи — так, наверное, пояснял излишне интеллигентный и сверх меры начитанный ректор, допустивший такое по советским меркам безобразие) автор огреб в полной мере. Он так и не понял до сих пор, как они могли сочетаться друг с другом — его тогдашние «вины»: побуждение публики к раздумьям, монархистские взгляды и следование идеологии сионизма. Ну и по мелочи еще — длинные волосы и американские (с ума сойти!) джинсы. Но товарищам было виднее.

Сегодня он может себе позволить улыбнуться, вспоминая свирепость тогдашних выставкомов, состоящих сплошь из маститых и заслуженных членов Союза художников. Члены если и знали добрые напутственные слова, то обращали их исключительно к своим героям — рабочим и крестьянам. Или вообще ограничивались ближними родственниками. Что они могли сказать тоненькому длинноволосому мальчику с большими претензиями к жизни? Вот что могли, то и говорили…

Но он продолжал работать, продолжал стремиться к публике, страдая, конечно, от непонимания и в глубине души, тайно от себя самого побаиваясь: а ну как маститые-то правы, а?

Впрочем, к середине восьмидесятых по стране просвистел первый сквознячок свободы. Маститые, правда, стали еще яростнее гнобить молодых — инакомыслящих и просто мыслящих. Но это уже как-то не тревожило… Время всё расставило по местам: сегодня работы Майорова есть в серьезных музеях и частных коллекциях. Его картина висит в музее Гауди. А труды маститых пылятся в провинциальных запасниках и на дачах партийных благодетелей.

…Едва ли не первые добрые слова в свой адрес он услышал от Никиты Васильевича Воронова — доктора искусствоведения, признанного мэтра.

— Я приехал к нему показать свои работы. Никита Васильевич писал статью для каталога групповой выставки за рубежом,— вспоминает А. Майоров.— Но в мастерской, где была назначена встреча, оказался еще народный художник СССР, лауреат Владимир Константинович Замков. Я достал свои работы, готовясь к худшему…

Замков констатировал: «У вас настоящие вещи…» А Воронов впоследствии за 10 лет написал о моих работах 7 статей для престижных художественных изданий.

Вот тогда Майоров навечно поверил в то, что хороших людей на самом деле много, очень много… Забегая вперед, скажу, что так нужные художнику слова спустя время нашлись у писателей Андрея Битова, Игоря Золотусского и Павла Басинского, у искусствоведов Елены Короткой и Марины Кулаковой, у художника и искусствоведа Валерия Малолеткова, и других ведущих художников России, у музейщиков, галеристов, актеров, музыкантов, журналистов.

Хороших людей действительно было, есть и еще будет немало. В Москве, в Нижнем Новгороде и Калуге, в Канзас-Сити и Барселоне, да по всему свету. Иногда даже в Туле попадаются.

Путешествия и встречи давали новый материал для творчества. Так история страны стала историей мира, историей времени, а потом и историей времен. А иногда и безвременья.

Множество народу из числа близких и дальних знакомых бывали и в Венеции, и в Барселоне, и в Иерусалиме. А уж в Санкт-Петербурге, Гатчине, Царском селе и подавно. Но я смотрю на работы Александра, «привезенные» из разных мест, где тоже случилось побывать, и искренне изумляюсь: как же я-то этого не видела?! То есть видела, но не рассмотрела. Как не рассмотрела эти чудные лики в старых альбомах одной своей бабушки и на иконах бабушки другой, в маминых пасьянсах, в книгах и ветхих журналах из дедушкиной библиотеки, в готических манускриптах музеев и причудливых завитках средневековых балконов старой Европы… Не дано, значит.

Специалисты отмечают точность композиции и цветовой палитры Александра Майорова. И я, оставаясь дилетантом, им верю. Верю искренне, потому что ключевое слово здесь «точность». Да мне бы удавиться от зависти только от одной подписи под его картиной, например, «Библиотекарь приключений», не переставая удивляться, как можно настолько сжато и емко отра — зить словами содержание, смысл того, что происходит на холсте.

К 60-летию художника и 40-летию его творческой деятельности вышел альбом. Да что альбом — альбомище. Там представлены работы — от юношеских до недавних. Он много работает. Не просто кистью. Умом. Знанием. Душой. Сердцем. Памятью. Болью. Любовью. Верой.

«…Его творческие поиски отличает широкая проблематика и тематическая глубина — библейские мотивы, история и современность. Художника волнуют вечные и глобальные вопросы — смысл жизни, созидание, красота, преображение мира средствами любви. Созданные за последнее время циклы живописных работ свидетельствуют о яркой индивидуальности творческой манеры художника и его верности искусству как действенному средству духовной эволюции.

От души желаю замечательному мастеру новых творческих успехов»,— написал в предисловии к изданию президент Российской академии художеств Зураб Церетели.

Подпишитесь на наш канал на Яндекс.Новости