Игры в декаданс на выставке в Туле

Магический реализм Александра Майорова

Стены выставочного зала на Красноармейском проспекте в Туле еще девственно чисты. Практически безлюдно. Непривычную для буднего дня тишину нарушает лишь деликатный звук шагов и — изредка — высокий резкий скрежет передвигаемой стремянки. Ждут своего часа венецианские маски, старинные серебряные часы, волхвы, лики и маски…

Сегодня здесь откроется выставка «Оазис Ностальгия» заслуженного художника России, академика Российской академии художеств, почетного гражданина города-героя Тулы Александра Майорова. Проект условно состоит из четырех блоков: циклов «Оазис Ностальгия», «Венецианская прогулка», «Пасьянс накануне семнадцатого» и инсталляции «Волхвы в мастерской».

О его творчестве пишут многие: и в каждой статье, каждом очерке — разный Майоров. Одни отмечают тонкое мастерство лессировок, другие — бесспорную связь с лучшими традициями Ренессанса, третьи — цветовую гармонию на уровне медитации. Эта многоликость — талант быть одновременно над всеми и близким каждому — редкий дар.

Точнее всех феномен Майорова определил известный литературный критик Павел Басинский, написавший: «Это необыкновенно тонкий и сложный художник, сотворивший свой волшебный мир и заставивший нас в него поверить, как в реальность»…

Каждый раз, когда я смотрю на работы Александра Ильича, то ловлю себя на мысли, что для меня он мастер магического реализма, творец некоего Пограничья, где грань между фантазией и реальностью практически стерта. Его картины — бесконечный лабиринт, который притягивает тебя с неодолимой силой. В каждом сюжете ты ищешь — и находишь — что-то знакомое. Чеканный профиль Анны Ахматовой в старинном зеркале на фоне зловещего трефового туза и «шестерки» с черными воронками. Грустная то ли кукла, то ли барышня в вычурной шляпе с томиком Блока «Стихи о прекрасной даме». Безошибочно угадывающийся в вазе с экзотическими фруктами еще до того, как читаешь знакомое: «Корабли оякорили бухты»,— Северянин.

«Пасьянс накануне семнадцатого» мастер раскладывает перед зрителем вроде бы хаотично, обрывочно — но всё это вместе складывается в цельную картину блистательного Серебряного века накануне той катастрофы, которая безжалостно уничтожит прошлое.

«Безумный кутюрье», быть может, раскроит и мир, и эпоху, но тайна «Сфинкса декаданса» так и не покорится ему. Хотя бы потому, что останется память, вещи, которые передаются из поколения в поколение, рассказывая свою историю каждому, кто достаточно чуток, чтобы услышать ее. Останется то неназываемое, но осязаемое, что позволит мастеру в 2016 году в комментарии к циклу написать: «Вот уже полгода я „раскладываю пасьянс“, где карты — картины, персонажи — „дамы“, „короли“, „валеты“ из 1916 года. Снова пишу часы — теперь настенные. Их пытается удержать в руках персонаж работы в память о „Постаревшем валете“. Часы удержать можно, время — нельзя».

Читаешь эти строки, а на периферии сознания звучит полузабытая мелодия «Желтого ангела». И начинает казаться, что вот-вот сотрёт грим Пьеро, открывая красивое усталое лицо Александра Вертинского…

Сам Александр Ильич утверждает, что далеко не все его работы «про него», но именно этот цикл очень личный, скорее даже — интимный. Он складывался из трепетно хранимого бабушкиного наследства — старых журналов «Аполлон», открыток, серебряных часов прадеда, фигурки Наполеона. Из первых впечатлений будущего художника.

«Венецианские прогулки» связаны с «Пасьянсом» хронологически — художник писал их практически «встык», с небольшим перерывом на поездку как раз в Венецию. Может быть, кстати, именно поэтому в работах чувствуется некое родство. Рискну предположить: дело отчасти в том, что город каналов у Александра Ильича тоже принадлежит скорее прошлому, нежели настоящему. Город-призрак, город-маска. Город-обманка, где даже луну не то отпускает, не то баюкает Казанова.

«Пушкин в Венеции не был». Как говорит сам Майоров, прежде чем написать «условный» портрет Пушкина, он очень много читал о поэте. Отсюда, например, облик истинного денди, достаточно светлые волосы и голубые глаза. Александр Сергеевич никогда в Венеции не бывал, но, разбирая бумаги поэта, Василий Жуковский нашел любопытное четверостишие:

Ночь тиха, в небесном поле

Светит Веспер золотой.

Старый дож плывет в гондоле

С догарессой молодой.

В истории со случайно обнаруженными строками есть нечто мистическое — неудивительно, что она так сильно заинтересовала художника. Вот и идет «солнце нашей поэзии» на карнавал, придерживая практически у самого лица… собственную посмертную маску. Тревожная работа. Причем настолько, что хочется протянуть руку и отобрать, отвести в сторону эту пугающую до мурашек маску смерти.

— Какой есть,— пожимает плечами Александр Ильич, когда я замечаю, что его Пушкин не похож на растиражированный облик.

Вот такие «какие есть» персонажи художника — даже откровенно сказочные — реальны. Словно можно сделать шаг и приподнять маску, скрывающую истинный облик того, кто смотрит тебе в глаза с холста.

Когда наваждение этой великолепной иллюзии, завораживающей даже (а быть может, особенно), в интерьерах неоформленной выставки немного отпускает, приходит осознание того, что все эти работы созданы за очень короткий по меркам искусства срок. Действительно, об удивительной работоспособности Александра Ильича в профессиональных кругах говорят постоянно.

— У меня есть потребность работать — я и работаю,— говорит Майоров.— Странно оправдывать свое бездействие ожиданием вдохновения — можно очень долго ждать. Бывают моменты, когда вдруг начинает писаться очень легко, хорошо, очень быстро. Когда всё сразу получается. Такие моменты, конечно, нужно очень ценить, но в большинстве случаев они наступают после того, как ты хорошо поработаешь…

У Александра Майорова удивительное чувство времени. Видимо, не зря у него часы — один из «кочующих элементов». Он выхватывает вроде бы какие-то мелочи, детали, «несущественные подробности», но именно они оказываются отпечатанными на подкорке. Похожий эффект у «Скрипки» Пикассо.

Так, «Оазис Ностальгия» состоит из клешеных джинсов, браслетов-змеек на предплечье, желтой подводной лодки, бумажного солдата Окуджавы, пластинок и самого художника, наблюдающего за происходящим с одной из работ. Это 70-е — начало 80-х, самая их суть. То, что кому-то рассказывали родители, а кто-то лишь видел на старых фото. Это новый Майоров — совсем юный, ошеломляющий красками и впечатлениями.

— Я не могу и не хочу загонять себя в какие-то рамки, мне интересно экспериментировать, делать что-то новое,— говорит Александр Ильич в ответ на мою реплику о том, что в работах этого цикла он сам на себя не похож.— Время меняется, я меняюсь в каком-то смысле — это естественно. Хотя здесь эксперименты, если честно, больше со стилистикой, образы стопроцентно мои. Это моя ностальгия по детству, по бабушкину дому, по моей юности и друзьям.

И всё же притом что рамок он никаких не приемлет, есть вещи, для Александра Майорова в принципе невозможные. Например, он никогда не пытался следовать за модой или организовать один из тех «перформансов», единственная цель которого — эпатаж.

— Громкий крик, как правило, не что иное, как симптом того, что в глубине ничего нет,— отмечает Майоров.— Такое явление я называю КВН. Это не требует ни мастерства, ни даже интеллекта. Мне кажется, такие вещи обречены на забвение по прошествии лет. Можно быть реалистом, модернистом, сюрреалистом, кубистом — кем угодно, но мастерство обязательно всегда. Нет его — нет произведения искусства… Я не являюсь актуальным художником. Мне проще вести диалог с настоящим, опираясь на багаж из прошлого, который необходим всем нам.

Подпишитесь на наш канал на Яндекс.Новости